| ИНТЕРНЕТТО 2007 -лайт версии |
|
| ИНТЕРНЕТТО 2008 - лайт версии |
|
|
 |
АЛЬМАНАХ СЕТЕВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ИНТЕРНЕТТО 3
Оксана ПРОСКУРИНА
(Oxanette)
РАССУЖДЕНИЯ БЛОНДИНКИ
* * *
Я слежу за тобой по газетным статьям,
По программам TV и по прочим источникам.
Я тебе НЕ звоню, чтоб узнать, как ты там,
Потому что НЕ знаю, услышать захочешь ли?
Иногда, от тоски изнывая, звоню
На НЕ твой уже номер: гудки и молчание…
А я, знаешь, уже никого НЕ виню,
И давно никому НЕ ищу оправдания.
Саша Венский
КОСТРЫ ИНКВИЗИЦИИ
В руках палача, но во власти надежды
И с трепетом в сердце, любовь затая,
Ты верила свято - прозреют невежды,
Спасёт от расправы фортуна твоя!
По прихоти жизни - капризов царицы,
По сговору подлому, зависти злой
На ратушной площаде пламя искрится,
Играя в смертельные игры с судьбой!
Ликует толпа в предвкушеньи агоний -
Безумствуют люди, ухмылку кривя...
Ты сжата тисками людских беззаконий -
И смотришь с мольбою в глаза короля!
"Проклятая ведьма, исчадие ада!"-
Кричат из толпы, злобно скалясь, тебе:
"Беснуйся, несчастная, в пламени смрадном!
И сгинь с пеплом в воздух на радость толпе!"
Срывает палач с тела хрупкого платье -
И похотью взоры людские горят...
И сыпется брань и, несутся проклятья ...
Сердца кровожадные зрелищ хотят!
За глаз твой лихой, за красивые очи!
За смерть, что несётся в округе чумой!
За стройное тело, что в сумраке ночи
Бестыже-нагое танцует с Луной!
За то, что лечила больных и рожениц,
Давала отвары, настои из трав.
И прятала беглых: невольников, пленниц...
Молилась Богам в лоне тихих дубрав.
Но вот приговор прозвучал громогласно -
Анафема ведьме - виновна она!
Девчушка худая в передничке красном
Метнулась к кострищу, отваги полна!
Промедлил палач - тишина вдруг настала...
Как тень кралась смерть над затихшей толпой...
А девочка в фартучке красном кричала:
"Возьми меня мамочка тоже с собой!"
27.04.07
Алексей Гущин
Сто верст до счастья
роман
(продолжение. Начало во 2 выпуске)
Толик
Дни шли своей чередой. Июль то заливал дождями, то засыпал пылью Ленинград. После суматохи сдачи плана в конце июня, сейчас на заводе воцарилось спокойствие. Люди думали об отдыхе. Разговоры только о том, кто и где будет в отпуске.
Мы производили кожи для обувной промышленности. Часть продукции предназначалась для технических изделий, ее нужно было увозить в шорный цех. Он находился рядом, точнее этажом выше. Для этих целей использовался грузовой лифт. Лифтер, пожилой мужчина с седыми растрепанными волосами постоянно находился в отсутствии. Иногда по причине болезни, то по причине запоя. Приходилось самим управляться с лифтом. Шорный цех небольшой, изготавливавший технические изделия: шоры, приводные ремни и прокладки. Очень дружный коллектив, состоящий из пожилых женщин, совсем маленький, в несколько человек. Странно было видеть среди них молодого человека, неизвестно как оказавшимся работать там. Молод и красив. Спортивное тело с широкими плечами, короткая стрижка и яркие выразительные глаза, прямой нос и квадратный подбородок с ямочкой посередине, чувственные губы и приятный тембр голоса. Толик, я почти сразу выделил его из толпы мужиков, которые переодевались в нашей раздевалке. В душевой я незаметно рассматривал другие его достоинства, которые скрывал его рабочий комбинезон. Мне хотелось с ним познакомиться, но и думать было нечего об этом. Во-первых, я не посмел бы первым даже заговорить с ним, во-вторых, это почти недостижимая цель была для меня, не говорю уж о том, что я и мечтать не мог о том, чтобы переспать с ним.
Теперь почти всегда я работал с контролерами ОТК. Нужно было относить чепраки, на которые они уже проставили штамп о присвоении сорта и категории. Работа была несколько полегче, чем таскать тяжелые телеги с продукцией завода. Да и за разговорами время проходило быстрее. Я уже почти сдружился с коллективом ОТК.
В один из летних дней меня попросили отвезти кожи в шорный цех. Лифтера, как и обычно, не оказалось на работе. Я взялся за вагонетку и покатил к лифту. Нажал вызов. Лифт прогремел цепями и остановился на нашем этаже. Дверь открыл Толик. Широкая улыбка светилась у него на лице.
- Привет, а где наш любимый дед?
- Не знаю, наверняка опять запил. Теперь вот мне приходиться отрываться от работы и катать тут на лифте всех подряд.
- Можно подумать я тут ради развлекаловки решил на лифте прокатиться. Вон, кожи вам нужно отвезти, а то ведь наверняка там работать нечем.
- Ну, скажем так, работать есть чем, но если нечем будет, так не очень-то страдать будем. Чай пить и курить намного это приятнее.
Тут он весело рассмеялся, взялся за тачку и помог завезти в лифт.
- Поехали со мной, поможешь разгрузить, пустую вагонетку - обратно заберешь, нам чужого не надо.
- Поехали, заодно покурим. А то еще до перекура далеко, а у вас там другой мир, никто меня не будет контролировать.
Мы поднялись, и я помог разгрузить товар. Толик весело подмигнул, ну что пойдем, покурим, а то я тоже немного подустал. У них в цехе курил только Толик, поэтому можно было разговаривать спокойно, никто не заглядывал в курилку. Мы поболтали о всякой чепухе, посмеялись над какой-то глупостью, покурили и немного отдохнули. Толик опять проводил меня в лифт и с пустой тележкой довез до моего цеха.
- Скучно будет, захочется покурить и поболтать – забегай к нам. Мне все повеселей, чем с бабами общаться.
Теперь я мог спокойно общаться с Толиком. Его общество было мне приятно и сглаживало тяжесть рабочего дня. Разговоры с ним были обо всем: о культуре, об искусстве, о далеких странах, о том, как нелегко выжить в большом чужом городе. Он жил в нашем общежитии, на пятом этаже. Так же как и я, несколько лет назад приехал в Ленинград искать счастливой и красивой жизни. В день по три-четыре раза я бегал вверх по лестнице, чтобы поболтать с ним.
Толик протягивает американские сигареты в красивой упаковке.
-Угощайся, хороший табак.
- Спасибо. Скажи откуда такие сигареты, насколько я помню, в магазинах таких нет, да и в табачных лавках тоже.
- Один приятель дал. Он иностранец.
- Ясно, я завидую тебе по-хорошему. Уже обжился, проблем никаких. Зарплата хоть и небольшая, но это не мешает тебе красиво одеться и курить классные сигареты.
- Я иногда общаюсь с моими друзьями, они иногда помогают. Ничего, скоро все и у тебя будет. Деньги, хороший табак, шмотки и друзья иностранцы. Ты вроде парень смазливый, так что все в твоих руках.
- Я не понимаю чего-то. Где я могу познакомиться с иностранцами, да еще и не зная языка. И уж тем более не понимаю, причем здесь моя смазливость.
- Придет время, все и так узнаешь.
Он весело подмигнул, затянулся и пустил кольцо дыма. Спрашивать больше я не решился, не хотелось быть надоедливый и докучать ему своей недоразвитостью. Где-то он прав, придет время, поживу и сам разберусь во всем.
Дружба наша укрепилась, я уже себе и представить не мог перекур без него. Прошел почти месяц после нашего знакомства. В очередной раз забежал к Толику.
- Привет, покурить пришел? Я как раз подарок тебе приготовил.
- Подарок? Что еще за подарки, праздников вроде никаких, тем более я ничем этого не заслужил, и кто я такой для тебя, чтобы делать подарки.
- Какой ты все-таки зануда. Подарок громко сказано, просто сувенир.
Толик достал красивым жестом из кармана комбинезона красивую пачку сигарет. Уже по виду можно было сказать они не из дешевых сортов.
- Спасибо, я очень благодарен тебе за внимание, но я чем должен тебе ответить?
- Мне ничего не надо, просто захотелось тебе сделать приятное. Ты же любишь курить хороший табак. Тем более я это не покупал, мне тоже презентовали. Так что ты ничем мне не обязан.
Я был в смущении. Пачка тут же была вскрыта, мы затянулись. Табак действительно отменный.
- Интересно, сколько это стоит.
- Не мучайся глупыми вопросами, зачем тебе знать. Мы все равно никогда в магазинах этого не увидим.
Опять обсуждения каких-то выставок, несколько анекдотов. Я еще раз поблагодарил за сувенир Толика и умчался работать. После обеда опять по знакомой уже лестнице добрался до шорного цеха. Толик, растянувшись на кожах, блаженствовал. Клубы дыма окутывали его синеватым туманом.
- Ты совсем расхрабрился. В цехе же нельзя курить, и уж тем паче на коже.
- Да, никого же нет. Тетки все на обеде, да и они смотрят на меня сквозь пальцы. Поэтому я позволяю себе вот такие виражи. Присоединяйся.
Привалившись рядом, тоже закурил. Опять разговоры о всякой всячине. Вдруг Толик как-то резко прервал разговор, и, глядя мне в глаза, спросил:
- Ответь мне только честно, я просто хочу знать для себя.
- Что ответить-то?
- Ты гей?
Я никогда не слышал этого слова, что это значит, даже не подозревал. Поэтому, ничуть не кривя душой, прямо и ответил.
- Нет.
- Точно? Не бойся, я не собираюсь как-то обидеть тебя. Просто мне нужно знать.
- Нет, я же сказал.
Разговоры опять перешли на какие-то отстраненные темы. Обед закончился, я спустился в свой цех работать. Из головы не уходило новое слово в моей лексике, что оно значит, пока я не знал. Спросить у кого-то было стыдно, может это элементарная вещь, а я не знаю. Решил просто забыть об этом, когда-нибудь все само узнается. При разговоре с Толей мы уже не касались этой темы.
(продолжение в следующем выпуске)
Елена ЮМАТОВА
Записки из моей жизни...
***
И, пройдя эту жизнь по спирали,
Всё вернётся на круги своя
Только юность вернётся, едва ли,
К нам уже, и твоя, и моя,
Мы взрослеем, мудреем, мужаем,
Жизнь стремительно рвётся вперёд,
Возвращаемся мы, уезжаем,
Наше время идёт и идёт
И не вырваться, не оглянуться,
За собой мы сжигаем мосты
Нам уже никогда не вернуться,
И не встретиться+Знаешь ли ты?...
Алексей АНДРЕЕВ
НОВЫЙ ВИТОК
***
Печальное наше не трогаю,
Но высветить правду прошу:
Какою беспечной дорогою
Тебя из себя провожу?
Что в душу осадком непрошенным
Осядет на хрупкое дно?
И много ли будет хорошего,
А может плохое одно?
Не трогаю наше печальное,
Но знать наперед я хочу
Все то, что случится случайного
На дыбе раскованных чувств.
Бесследно, безслезно, бессуетно
Мы, руки пожав, разбрелись.
...На куртке забытой красуется
Сухой заблудившийся лист...
Кирилл РУМЯНЦЕВ
ФОТО
Ничто написанное
не в силах сравниться
по достовернос-ти с фото.
Барт Ролан
В городе Н-ске, простом городе в одной сложной и противоречивой стране, наступает, как обычно, предрассветная пора. Блекнет, синеет ночное небо. Постепенно скрываются, гаснут звезды, стыдливо пряча свой откровенный ночной свет в черные покровы вечности. В тягостном, немного жутком безмолвии слышнее становится каждый случайный и незначительный звук, стон, шорох, скрип. Но, говорят, когда все звуковые помехи стихнут, можно услышать, как распускают свои бутоны цветы…Правда, сейчас зима, нет цветов, а лишь скрипит и скрипит у кого-то под ногами снег, вьются и вьются цепочки следов по направлению к железнодорожной станции. В них, в эти цепочки, которые острыми ранками покрывают однообразно-снежные холмы, на прощание с избытком брызжет кислота болезненно-желтого лунного света.
Со станции Н-ска отправляется поезд. Уже слышен сердито-недовольный лязг колёс. Вагоны медленно ползут в неизвестную, скрытую плотно-сырыми туманами даль. Семафор прощально мигает кроваво-красным глазом… Все пассажиры желают поскорее одного - знакомого любому путешествующему железной дорогой мерного перестука колес, который - лучшая колыбельная. Все пассажиры давно уже попрощались с теми, кто их провожал. Но одна парочка никак расстаться не может. Он - двадцатидвухлетний молодой видный парень с прямыми и… чересчур правильными чертами лица. Линией - брови, линией - нос, линией - бескровные губы; глаза, два очень, даже преступно синих шарика - слегка навыкате. Одет парень в довольно дорогую, правда, весьма потрёпанную кожаную дублёнку и чёрные джинсы. Она - тоже молодая, а потому смело-красивая девушка в укороченном пальто глубокого серого цвета с воротником сребристо-черного меха и юбочке, которая как-то трогательно чуть прикрывает колени. У девушки темно-карие глаза особого коричневого оттенка (подобный оттенок имеет крепко сваренный кофе), вьющиеся черные кудри, слегка разметавшиеся на ветру, прекрасно очерченные, чувственные и, наверное, чертовски приятные, сладкие губы, слитые в долгом, прощальном поцелуе с его губами... Поезд медленно, но неизбежно ускоряет ленивый, вальяжный ход своих вагонов, девушка же никак не может оторваться: она знает, что прощается навсегда. Она знает, что - всё. Шагнешь со скользкой подножки поезда и…Всё! Впереди - наполненная мелочной суетой и пошлой пустотой жизнь в этом городе, "понимающие" ухмылки людей этого города, и, наконец, небо, невинно-голубое, высокое, гордое и холодное небо этого города! Девушке пришлось оторваться от его губ, пришлось отпустить его слегка дрожащую руку. Парень уезжал, а она знала, о, как прекрасно она знала, что невозможно ничего поправить и обратить время вспять, что запоздал её поцелуй-извинение... Парень же, находясь в вагоне, который уже шел шибко, наверстывал промедление у станции, парень же этот взглядом, взглядом оставался там, на станции, с ней. Сердце его - там, душа его - там, жизнь его, короткая, бурная, тоже осталась навеки там. Парень молча стоял в коридоре вагона, прижимаясь лбом к холодному двойному стеклу. Парень не чувствовал холода. Перед взором его опустошенных синих глаз проплывали поля, бескрайние снежные поля, а он думал и думал о ней. А у него на память о ней осталась только её фотография…
Филипп Порфирьевич, следователь по особо важным и каким-то там еще делам, сидел в по-летнему душном (хотя на улице только ранняя весна) и сейчас кажущимся особенно тесном кабинете, перелистывал фотоальбом со снимками увы мертвой девушки, найденной недавно совершенно случайно двумя работниками вокзала вблизи железнодорожного полотна, и "шил дело". Шариковая ручка обильно брызгала словами на серо-казенную бумагу: "…Одета в серое пальто с черным мехом". "Насквозь пропитанное кровью", - хотел было уточнить Филипп Порфирьевич. Графа "Обстоятельства смерти". Обстоятельства смерти девушки еще предстояло выяснить. К сожалению, Филипп Порфирьевич уже знал, ЧТО он выяснит, КАКИМИ будут обстоятельства: просто такие здоровые и красивые ("Опасно красивая", - подумал Филипп Порфирьевич) сами НЕ УМИРАЮТ. Возможно, потому Филипп Порфирьевич и оттягивал свою встречу с врачом-патологоанатомом Требуховым, Филипп Порфирьевич НЕ ХОТЕЛ слышать убийственно-циничную формулировку: "Насильственная смерть". Но множество ударов колющим предметом в различные области тела, грубые, вспухшие синие следы от веревки на нежной, тонкой шее не оставляли сомнений. Приходилось признавать: девушка убита, причем зверски. Филипп Порфирьевич, наверное, в сотый раз, взглянув на фотографии, поморщился и содрогнулся. Дело об убийстве, он чувствовал это нутром истинного сыщика, не было заурядной, надоевшей, осточертевшей "бытовухой". Дело интриговало своей таинственностью: нет свидетелей, неизвестны мотивы. "Дело на первый взгляд "глухарь", но можно попробовать" - решил Филипп Порфирьевич, - "Тем более мне её, девушку, очень жалко". Как бы следователю не хотелось отсрочить визит в морг, а приходилось ехать туда. Филипп Порфирьевич спрятал материалы "свеженького" дела в сейф (Его впервые потряс весь цинизм эпитета "свеженькое"), запер, ключ положил во внутренний карман пиджака, покинул кабинет, не забыв плотно прикрыть дверь.
Улицы Н-ска встретили Филиппа Порфирьевича весенним, слепящим глаза солнцем, разнузданным птичьим гамом, шуршащим перешептыванием автомобильных колес. Следователь шел к автобусной остановке (Морг находился довольно далеко от следственного управления, у Заводского Парка). Следователь вдруг вспомнил, какой сегодня день - 1 марта. Он точно впервые осознал, что вот, скоро придет она, весна. Настроение у Филиппа Порфирьевича было отличное, в груди росло, ширилось, гигантским воздушным шаром раздувалось какое-то ему сейчас еще до конца не понятное чувство. Сев в автобус, Филипп Порфирьевич достал портмоне, чтобы расплатиться с извозчиком-газелистом. Конечно, (в который раз!) не удержался перед тем, чтобы не посмотреть, полюбоваться на фотографию Лизы. Ах, Лиза! И как он мог забыть думать о ней! Филипп Порфирьевич намеренно-смущённо покосился на других пассажиров: не смотрит ли кто, не заметил ли? У пассажиров вечно усталые, каменно-спокойные лица. И какое дело им, рядовым-несчастным жителям этого города, до Филиппа Порфирьевича, до его Лизы, до его чувства к ней, в котором он пока сам себе не признавался? Какое им дело до того, что он, следователь, должен в первый день весны ехать в морг, заниматься всю весну, а может быть и лето, расследованием убийства? Филипп Порфирьевич немного расстроился. Ведь фотографию Лизы он вложил в портмоне не только для себя! Ему хотелось, чтобы кто-нибудь вдруг подсел к нему, бросил мимолетный взгляд на раскрытое портмоне, увидел, похвалил, к примеру, сказал бы: "Ах! Какое она милейшее создание…"
- Ах! Какое она милейшее создание!
- Позвольте, кто?
- Девушка ваша на фото. Видно, что вам очень повезло с ней.
Филипп Порфирьевич, увлеченный собственными мыслями о Лизе, и не заметил появления нового пассажира в Газели. Одет незнакомец был исключительно, и мне, поверьте, легко и приятно его описывать: наша же публика, к сожалению, часто одета серообезличенно, так, что и описывать ее невыносимо скучно. Но другое дело незнакомец! На нем были бежевые клетчатые брюки (согласитесь, мало кто решается их носить), новенькая красно-коричневая кожаная куртка, лихо пущенное концами назад длинное-предлинное кашне, почему-то особенно возмутивший консервативного Филиппа Порфирьевича клетчатый картуз, лихо же заломленный на затылок. "Поэт! Художник!" - досадливо подумал Филипп Порфирьевич, уже и не радуясь тому, что ЕГО Лизе сделали комплимент.
- Как фотограф объективно заявляю, что она очень фотогенична.
"Я знаю!" - свирепо подумал Филипп Порфирьевич. Вслух же, скрипя сердцем, промолвил:
- Спасибо!
- Вот если бы вы с ней пришли в наш фотосалон…Мы открылись совсем недавно…Как одним из первых клиентов, заказавшим фотопортрет… 25%...
"Жулик!" - вновь неприязненно подумал Филипп Порфирьевич. "Дождешься, обязательно загляну в твою "мастерскую" с проверкой!" Наш следователь вдруг, сразу возненавидел незнакомца, впрочем, не зная, за что. Бывает же: неприятен человек, и хочется вот просто так ненавидеть его, только за то, что он есть… Незнакомец не отставал от впадающего в тихую ярость Филиппа Порфирьевича. Незнакомец, по-моему, очень хотел стать знакомцем.
- Я оставлю вам свою визитку. Острожский Арсений Власович. Наш адрес: Центр. Площадь. Здание, где ресторан "Демка".
- Я подумаю, Арсений.
- Власович, - весомо поспешил добавить фотограф, видимо гордясь нестандартным отчеством.
- Я подумаю, Арсений Власович, над вашим предложением, - сказал холодно-вежливо, как может сказать только истинный, матерый бюрократ, Филипп Порфирьевич и с плохо скрываемой надеждой спросил:
- Вы выходите?
- Что? Да… Скоро, - как-то рассеянно отозвался Арсений Власович.
Целых пять секунд длилось несказанно радовавшее Филиппа Порфирьевича молчание, он уже было возвратился к мыслям о Лизе…как все опять испортил Арсений Власович, вдруг с еще большим энтузиазмом начавший вновь убеждать Филиппа Порфирьевича в том, что ему надо побывать в его личном, Арсения Власовича, фотосалоне, прийти с Лизой, чтобы сделать фотопортрет, порадовать ее и т.д. и т.п. Доведенный до крайней степени отчаяния Филипп Порфирьевич чуть было не дал свое согласие, да вовремя опомнился.
- И знаете, несмотря на то, что открылись ну вот, буквально на этих днях…уже клиенты, - тихо, с гордостью, склонившись к самому уху Филиппа Порфирьевича, прошептал Арсений Власович. К его шепоту, который и не призван был скрывать информацию, прислушались любопытные пассажиры, а любопытны - все. Филипп Порфирьевич с негодованием подумал, что настырный Арсений - редкостный шельмец, использующий для рекламы своего заведения тонкую особенность любопытного человека прислушиваться к шепоту. Кому ж не хочется знать, о чем там шепчутся чужие люди!
- Приходила к нам девушка. Я, конечно, ни коим образом не хочу обижать Лизоньку, - развязно обронил Арсений Власович, а Филипп Порфирьевич бешено сжал кулаки,- Но девушка та была красоты роскошной, красоты дурманящей, красоты губящей нас… Упоительно черные кудри, кофейные, с яркой искоркой очарования глаза, свежие, удивительно нежные губы, - Арсений Власович впал в поэтический восторг,- Эх, Филипп Порфирьевич, не прав был Достоевский, погубит красота мир, погубит!
Арсений Власович так же стремительно покинул автобус, как и появился в нем. Филипп Порфирьевич сошел на следующей остановке. Он был в полном недоумении: "Неужели эта шельма, который от силы неделю только в городе… Неужели он знает не только мое имя, но и про мои отношения с Лизой! Ну…Немыслимо! Безобразие!" Впрочем, недоумевать было решительно некогда. Филипп Порфирьевич прошел темной, даже первым весенним днем мрачной аллеей Заводского Парка к одноэтажному низенькому, с плоской крышей зданию из силикатного белого кирпича, всегда покрытого влагой. Где-то утомительно жужжал вентилятор, постоянно проветривающий помещения. Морг.
Врач-патологоанатом Требухов уже нетерпеливо ждал Филиппа Порфирьевича, приготовив кое-какой "сюрприз", предчувствуя, как Филипп Порфирьевич обрадуется, узнав от него, Требухова, такую исключительную по важности для следствия деталь. Филипп Порфирьевич же, находившийся в самых расстроенных чувствах после встречи с Арсением Власовичем, явно не хотел никаких "сюрпризов". Он вообще ничего, совершенно ничего не хотел, кроме как думать и думать о Лизе. Согласитесь, трудно это делать в морге…
На широком цинковом столе в жестоко-ярком свете газовых ламп лежало зверски истерзанное тело девушки. Патологоанатом Требухов склонился над ним с каким-то хитро изогнутым скальпелем. Вошедший Филипп Порфирьевич, не успевший еще ощутить ни знаменитого холода морга, ни сладковатого трупного смрада, увидев только это, еле подавил приступ тошноты.
- Здравствуйте, Филипп Порфирьевич.
- Здравствуйте, - как-то безрадостно, мертво протянул Филипп Порфирьевич.
- Ну, вы все видите сами. Тридцать ран, - натянув до локтя ядовито-зеленые резиновые перчатки, Требухов стал вертеть тело, нисколько не стесняясь того, что оно женское и обнаженное. Привык.
"Как куклу" - подумал Филипп Порфирьевич. Ему почему-то, вдруг стали противны обтянутые резиной руки Требухова, его "мясницкий" фартук и шапочка, стал ненавистен цинизм его, хотя они, собираясь по праздникам в управлении, всегда считали себя за рюмкой водки друзьями.
- Филипп Порфирьевич, не отвлекайтесь. Это ампутированные части тел, скоро снесут их в яму к другим, - небрежно уточнил Требухов, продолжая демонстрировать отвлекшемуся на "несущественные" детали Филиппу Порфирьевичу то, ЧТО можно сделать с человеком.
- Итак, раны здесь, здесь, вот здесь… Сломано три ребра… Первое же ее ранение было смертельно… Острый длинный предмет. Похоже, хлебный нож… Попытки душить предприняты уже после остановки сердца. Ухо почти оторвано, пришлось пришивать…
"Хватит! Хватит! Хватит!" - Филипп Порфирьевич, наблюдая все: фрагмент уха, полувытекший глаз, сгусток крови, застывший в уголке рта, сходил с ума.
- Хватит, Требухов! Вполне достаточно.
Филипп Порфирьевич, забрав служебную записку патологоанатома, получив, как он думал, всю информацию, решительно собрался покинуть морг. Он уже взялся за склизкую, липкую дверную ручку, как Требухов вновь его окликнул:
- Филипп Порфирьевич!
- Да!
- Самое главное, - патологоанатом предвкушал повышение по службе, неминуемо даруемое и ему после ТАКОГО раскрытого дела, - Самое главное. Девушка перед смертью…
Филипп Порфирьевич не расслышал. Он не хотел больше слышать о смерти!
- Что?
- Она была изнасилована.
Последнее, что видел Филипп Порфирьевич, покидая морг, это как Требухов в каком-то творческом порыве впивался жалом скальпеля в уже и так истерзанное, поруганное красивое тело.
Шаловливое весеннее солнышко брызнуло ей в глаза ярким светом. Она зажмурилась и, мило улыбнувшись чему-то (так улыбаться могла только Она), проснулась. Солнышко смело и приветливо сквозь по-весеннему прозрачные стекла, сквозь легкие радужные узоры штор смотрело в её комнату, освещая всю милую, со вкусом обстановку. Она поспешила встать и подойти к окну, кокетливо накинув на нежнообнаженные плечи коротенький халатик легчайшего, сияюще-белоснежного шелка.
Она убрала руками назад волосы, конечно, как и любая женщина, сетуя на "красоту" своей утренней прически. Но если бы только женщины знали, сколько действительно естественной красоты в них утром, когда они только-только проснулись, когда они выглядят удивительно очаровательно и…соблазнительно!
На календаре - 1 марта. За окном - весна. Время - 10:30 утра. Он должен быть к 12-ти... В комнату милой девушки (надеюсь, она вам понравилась, а если нет, то обязательно понравится), на полных правах хозяина, открыв лапкой дверь, вбежал пушистый зверек. Этот зверек - её любимый котенок Малыш.
- Малыш, маленький мой, миленький, иди сюда!
Девушка бережно схватила котенка в охапку и прижала к груди.
- Посмотри, Малыш, - она поднесла котенка к окну, - Какой прекрасный, чудесный, восхитительный день! Столько этого солнца! И весна, весна! Наконец, Малыш, понимаешь, весна! Скоро, Боже, как скоро, мы поедем на Дачи. Ты будешь бегать по свеженькой молоденькой травке, а я буду сидеть в беседке, перечитывая какой-нибудь легкий детективчик, и ждать Его... Да, Малыш, он же скоро придет. Что же это я! Давай готовиться, давай?! Угадай, что он мне сегодня принесет? Кольцо? Ну, ты, Малыш, чересчур смел. Не торопи! И не смотри на меня так! Нет, не отказываю. Конечно, да! Да! Да! Да, Малыш, да!
Девушка легко, весело приплясывая, закружилась с котенком по комнате. Малыш, наконец, вырвался из её рук и поспешил занять наблюдательный пост на подоконнике: скоро должны были прилететь за своим завтраком - крошками романтически-глупые, в понимании Малыша, существа - голуби.
Девушка, рассмеявшись прямо в премиленькую мордашку котенка (она уже знала все его привычки и была в курсе его "маниакальной страсти" к голубям), окинула слегка горделивым взором огромные букеты цветов, которыми была уставлена вся ее комната. Девушка очень любила, когда ей дарили цветы. Она считала букет одним из самых нежных и приятных знаков внимания. Девушка обожала розы (а других цветов ей её возлюбленный и не дарил), их удивительный аромат и никогда не забывала добавлять воды и подрезать кончики, чтобы цветы стояли дольше. Что ж, и правда, пора готовиться к его приходу. Принять душ, позавтракать по Монтиньяку (т.е. ничего лишнего), выпить традиционный стакан обезжиренного кефира, поболтать с мамой и… Нет! Ни в коем случае не показать того, что она ждала его, знала о его приходе. Пусть он тоже радуется: сюрприз удастся. Пусть всё радуется. Ведь… весна. И она всех, всех любит! И так хорошо, светло, празднично и мило…
Её мама, которая так похожа на неё, вошла в комнату.
- Доброе утро, мама!
- Доброе утро.
- Ты не сердишься на меня за то, что я пришла вчера так поздно?
Мама мягко, тихо улыбнулась.
- Нет. Что ты! Ты выспалась?
- Да. Я видела такой прекрасный сон. Будто я иду по небу. Представляешь, мама, прямо по пушистым, мягким, белым облакам. Иду, конечно, с ним. Он берёт мою руку и тут… провал. Яркая, какая-то фотографическая вспышка, падение в бездонное море солнечного света, и…я проснулась, - закончила она чуть разочаровано.
- Точно! Прекрасный сон! Пойдем завтракать.
- Сейчас. Ты ставь чайник, а я пока приму душ.
- Смотри, недолго!
- Что ты, я быстро!
В душе она с наслаждением подставила свое тело под прохладные, тугие струи воды. Тут впервые девушка ощутила смутное беспокойство. Ей показалось, будто кто-то тайно наблюдает за ней. Она небрежно, легко отмахнулась от смутного беспокойства. Решила, что хватит смотреть американские фильмы про маньяков, убивающих молоденьких и миленьких девушек в ванных комнатах. Решила и покинула душ.
На кухне её во второй раз посетило беспокойство. К тому же ей почудился звук, подобный щелчку фотоаппарата. Но, списав все на свою мнительность и слабые нервы, девушка успокоилась.
11:45 на часах. Раздался звонок в дверь, и она побежала встречать Филиппа Порфирьевича. Имя милой девушки - Лиза.
Вернувшись из морга (как звучит!), Филипп Порфирьевич с утроенным рвением принялся за расследование этого жуткого, шокировавшего даже его, ко всему привыкшего специалиста, преступления. Филипп Порфирьевич прекрасно, четко теперь понимал, что имеет дело с убийцей-маньяком, и не известно, кто будет следующей его жертвой. К сожалению, никакими утешительными фактами следствие не располагало. Личность девушки пока не установлена. При ней не было никаких документов, о том, что она пропала, заявлений в милицию не поступало. Правда, нашедшие её позже мертвой работники вокзала видели её ещё живой на перроне в то роковое для неё утро. С ними Филипп Порфирьевич и решил побеседовать. Только так он решил, как в дверь постучали.
- Прошу, заходите.
В кабинет Филиппа Порфирьевича вошел одетый специально для такого случая в бордово-коричневый пиджак тех. работник Кароваев Иван Иванович, а попросту дворник дядя Ваня, убирающий платформу.
- Добрый день. По какому делу?
- Да тут, это… Девушку видел, вот… Ту, что…
- Присаживайтесь и рассказывайте.
- А чего и рассказывать! Не подумайте, начальник, мы не сами…
- Что конкретно вы видели?
К 11 часам утра Филипп Порфирьевич порядком уже растратил запас терпения. Дядя Ваня, казавшийся испуганным резкостью "начальника", как он называл Филиппа Порфирьевича, все же продолжил:
- Я убирал, значится, платформу, - шмыгнув носом, Дядя Ваня провел под ним рукавом, - Утрень раннейшая. Провожающие разошлись. Народу ни х… Дядя Ваня вовремя остановился, чтобы не сказать матерного слова. Филипп Порфирьевич, понимавший, что матерные конструкции и выражения помогают русскому человеку логично и убедительно излагать свои мысли, простил "недомолвку" Дяде Ване.
- И, значится, мету грязюку и наблюдаю, как та девушка…это…прощается с каким-то парнем.
- Внешность, приметы?
- Ну…ну… обыкновенно…как…Парнишка.
- Хорошо, выясним. Дальше?
Рома Файзуллин
ТАК ХОЧЕТСЯ ВЕРИТЬ
Зима
Мы мерзнем хоть и кутаемся в шали
И мы всегда у этих ворот…
Думали, смотрели , кричали
Спасти нас может лишь она,
но она не придет.
Эта зима откуда-то из детства,
А ведь я обо всем говорил…
Это не моя душа, не мое сердце
И еще… – это не мой мир.
Принцесса - я тебя хоронил не раз
И сам всегда ложился рядом
И каждый день мне был – как транс,
И мне запомнился каждый кадр
И я знаю, что она обманет
Они все здесь должны обманывать.
И я буду сохранен от тебя в тайне,
Только ты иди, я не скажу тебе главного
Мы мерзнем хоть и кутаемся в шали
И мы всегда у этих ворот…
Думали, смотрели , кричали
Спасти нас может лишь она,
но она не придет.
Светлана ПУГАЧЕВА
МОЙ МИР
***
Не приручить и не прогнать,
Не растревожить, не унять.
Она решила жить во мне-
В бездонной чуткой глубине.
Ей имя – Птица или Тень.
Она бежит, завидев день.
Но, почему-то сны мои
Ее тоской напоены.
Могла бы быть счастливей я
В отрадной суматохе дня.
Так много жизнью мне дано,
Но этой птице все равно!
Не хочет спутница моя
Оставить плен, свободной став,
Но заставляет вместе с ней
Грустить о горней высоте.
И сердце мечется в тоске -
Зовет земного счастья свет,
И манят звезды в вышине.
Кто победит? Ответа нет.
Екатерина ПАРАМОНОВА
Костюм из янтаря
Весна – как отпрыск от души,
Всегда ты разная…
Приходишь медленно, тая
В себе секрет.
Ни первый снег, ни колос ржи
Так не порадует,
Как твой костюм из янтаря,
Твой дивный свет.
Держу я ленту в волосах,
Хожу нарядная.
Леплю из нежности букет,
С тобою лишь…
Не сплю, и сонные глаза,
Как дверь парадную,
Открою, если, наконец,
Ты позвонишь…
И были б лужи – о, прости –
Мне было проще бы…
Но снова солнце, как назло,
В моем окне.
В забытой комнате – цветы
Небрежно брошены,
И, может, просто повезло,
Что ты – во мне…
Ирина ПРОХОРЕЦ
Самому родному городу на свете
Чужое небо за окном,
Чужие мысли, взгляд и руки;
А я хочу найти свой дом -
Я отрекаюсь от разлуки.
Там рассыпается метель
Мукою звездною над садом,
Там ждет любимая постель
И медвежонок добрый рядом.
Там детства хрупкие черты
В воспоминаниях и встречах;
Жаль, что забытые мечты
Меня давно уже не лечат.
Как долго я оттуда шла,
Чтоб снова захотеть вернуться:
Оставив важные дела,
В Унече солнечной проснуться!
Олег ФАНИН
КАЖДЫЙ ДЕНЬ
Тебе ведь было легко
Сегодня на сердце так больно:
Ушла навсегда любовь.
Вполне говорю я довольно:
"Введите иную мне кровь".
Каждый проходит мимо,
Но каждый оставит след.
Знали б, как мне противно
Смотреть на ваш жизни бег.
Всё восхитительно было:
Обвал был так далеко.
Но ты сама это смыла,
Тебе ведь было легко
07.03.07
Ольга ОНОПЧЕНКО
Любовь рисую на листке бумаги…
***
Безрассудство коварным ядом
Добавляет в любовь мятежность.
Обречённость – встречаться взглядом,
За усмешкой скрывая нежность.
Пью надежду хмельным напитком!
Ранят сердце слова-иголки…
Прячут чувства люди-улитки,
Опасаясь каверз и толков.
Незаметно крадутся судьбы –
Опорочены, тускло строги.
Нам с тобой только звёзды судьи –
Мы с тобою немного боги.
Заблудилась ладонь небрежно
В волосах, подёрнутых пылью.
Под прицелами взглядов Нежность
За спиной расправляет крылья.
Альбертас УРБОНАВИЧЮС
ТОБОЙ ОСТАВЛЕННАЯ РОЗА
***
НЕ ГРУСТИ ТЫ ПО ВЕШНИМ МЫСЛЯМ,
И О ПАМЯТИ НЕ ГРУСТИ,
ГДЕ ПО СТАРЫМ ПОЧТОВЫМ ПИСЬМАМ
СЛЁЗЫ ЛЬЮТ ПРОЛИВНЫЕ ДОЖДИ,
ГДЕ СОЗНАНЬЕ УНОСИТ ВЕТЕР,
А ПЕЧАЛЬ ОБРЕТАЕТ ЧЕРТЫ,
НА ВОПРОСЫ НИКТО НЕ ОТВЕТИТ,
ГДЕ ИСПИЛ ОДИНОЧЕСТВО ТЫ…
12/ 08/2006
***
ЗАКРЫВАЮ ГЛАЗА И В НЕБО ЛЕЧУ,
В МОИХ МЫСЛЯХ МЕЧТЫ ТВОИХ ГРЁЗ.
Я РЕАЛЬНОСТЬ ТОБОЮ НАПОЛНИТЬ ХОЧУ
ЦВЕТА НЕБА И ЗАПАХА РОЗ!
20/04/2006
Елена ВИНОГРАДОВА
Сиреневая ностальгия
Письмо из невозвратного...
Ну что ж, родная! Мы теперь не вместе,
И нет нужды тебе меня стесняться.
Наверно, ты уже совсем невеста...
Как мне хотелось бы с тобой обняться!
Взглянуть в глаза, узнать о тайной боли,
А главное - какой ты человечек...
Как жаль, что мы разлучены с тобою.
Как жаль, что век людской не вечен.
И рвется нить по глупому капризу
И рвется нить по глупому капризу,
Нарушив связь меж завтра и вчера…
И в царство счастья не получишь визу,
На серость обрекая вечера,
Что для иных полны любви и света,
А для других уюта и тепла.
Но кто видал счастливого поэта,
Когда его душа сгорит дотла?
В ней мрак и лед,
Пустыня, космос, джунгли,
Замешанные все в одном котле,
Поставленном на жарочные угли…
А все былое – флером на стекле.
|
|
| Интернетто |
|
| Календарь новостей |
| « Май 2024 » | | Пн | Вт | Ср | Чт | Пт | Сб | Вс | | | | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 |
|
| Статистика |
 |
|
Приветствую Вас Гость | RSS
